То, что капитан Шестого отряда Готей Кучики Бьякуя никогда, ни перед кем и ни при каких обстоятельствах не выказывал своих чувств, еще не означало, что он этих самых чувств не испытывал. Порой под маской бесстрастности бушевал настоящий шторм – с ураганными ветрами ярости, ослепительными вспышками страстей-молний, сметающими все на своем пути цунами смятения и всем прочим, что порядочному шторму полагается.
Но все шторма, вне зависимости от степени их силы по шкале Бофорта, неизменно разбивались о преграду, воздвигнутую между внутренним миром Бьякуи и миром внешним. Преграда эта зиждилась на нерушимом фундаменте происхождения из благороднейшего клана, возводилась год за годом рядами каменных блоков, скрепленных прочнейшим цементом безупречного воспитания будущего главы этого самого клана. Венчали же ее острые шипы, украшавшие нижний край белоснежного хаори, отличительного знака капитана одного из отрядов могущественного Готей-13. Ворот в этой стене не было – лишь крохотная, тщательно запираемая дверца, сквозь которую могли войти лишь немногие, а выйти не могло ничего. Не имело права выходить.
Со временем холодность капитана Кучики стала притчей во языцех Сейретея. Среди рядовых шинигами возникло даже некое подобие поговорки – спокоен, как Кучики-тайчо.
И никто не знал, и даже не догадывался, что спокойствие это, подчас, было лишь напускным.
Началось все, когда в Шестой отряд был назначен новый лейтенант, Абараи Ренджи.
Слава ходячего стихийного бедствия закрепилась за молодым шинигами еще в бытность его студентом Академии. Чего стоили одни его выходки на занятиях по кидо или, еще хлеще, по рукопашному бою. Дисциплинарным взысканиям счет был потерян еще в первый год обучения, и преподаватели вздохнули с облегчением, когда буйный – хоть и, несомненно, талантливый – студент, наконец, сдал выпускные экзамены «на отлично» и был зачислен на службу в Готей.
Пребывание в Пятом отряде ничуть не улучшило характера бывшего жителя руконгайских трущоб и уж точно не добавило ему смирения или сдержанности – по прошествии некоторого времени Абараи был переведен в Одиннадцатый отряд. В качестве наказания, и с некоторой надеждой на то, что уж капитан Зараки и его офицеры сделают из неуправляемого рыжего чудовища достойного шинигами.
Надежды оправдались лишь отчасти – как боец, Ренджи представлял собой если не идеал, то что-то к этому очень близкое. А вот дисциплина хромала по-прежнему – хоть и не на обе ноги, как раньше. Видимо, сказалось общество офицеров доблестного Одиннадцатого, славящихся на весь Сейретей бесшабашной удалью и авторитетом признающих только своего капитана.
Поэтому новость о зачислении Абараи Ренджи в Шестой отряд, да еще в звании лейтенанта, стала для всех чем-то из ряда вон выходящим.
Если бы кто-то спросил капитана Кучики, почему из длинного списка кандидатур, среди которых были и более достойные, он выбрал именно Абараи… Скорее всего, капитан просто пожал бы плечами с неизменным отсутствием всяческого выражения на лице и промолчал. Спрашивающий наверняка смешался бы, понимая, что лезет не в свое дело, и постарался как можно скорее удалиться. Но никто и не спрашивал – кроме, разумеется, Ямамото.
— И почему же именно он, Кучики-сан?- осведомился командир Готея, цепко глядя на стоящего перед ним Бьякую поверх листка с приказом о назначении Абараи. — Я понимаю, у юноши неплохой потенциал, но все же он недостаточно опытен для должности лейтенанта. Да и дисциплина оставляет желать лучшего.
— Вы правы, Ямамото-сотайчо, — Кучики вежливо склонил голову, что несколько не вязалось с его холодным, не терпящим возражений тоном. — У Абараи Ренджи хороший потенциал.
Ямамото неодобрительно покачал головой, но приказ был подписан. Зачем ссориться с главой могущественного клана из-за такой ерунды, как мальчишка-шинигами? В конце концов, подписать еще один приказ – о смещении Абараи с должности лейтенанта – большого труда не составит.
Однако Ренджи, вопреки всему, со своими новыми обязанностями справлялся великолепно. Такой рьяной исполнительности и безукоризненного послушания от этого разгильдяя, по правде говоря, не ожидал никто. Конечно, мелкие недочеты – вроде опозданий на утренние построения или несвоевременной сдачи отчетов – за ним наблюдались по-прежнему, но, в общем и целом, Абараи стал достойным похвал лейтенантом.
До тех пор, пока в Сообществе Душ не объявились эти проклятые риока.
Каково было Бьякуе, когда его лейтенант преградил ему дорогу, обратив свой меч против него, знал только сам Кучики. Он и рад бы был разделить хоть с кем-то эту боль – как от подлого удара в поддых, когда бьет тот, кого ты подпустил близко, слишком близко…потому что доверял ему – но единственный человек, кто был для него этим «кем-то», умер много лет назад.
И боль, пополам разбавленная горечью, осталась внутри. Металась, скребла острыми когтями по истончающимся с каждым днем, с каждым часом стенам самообладания. Прорывалась наружу – но только тогда, когда никто не мог этого увидеть или услышать. Тогда Кучики Бьякуя, несгибаемый капитан, метался на своем футоне, сбивая мокрое от его пота одеяло в бесформенный ком, и тихо выл, вцепившись зубами в запястье.
Ну какого… Какого черта ты это сделал?! Ведь с самого начала было ясно, что тебе не выстоять против силы капитана со своим, совсем недавно обретенным, банкаем. Зачем? Защитить ту, что тебе дорога? Так ведь не защитил – и сам не погиб только потому…
Только потому, что я не хотел тебя убивать. Нет, не «не хотел». Не смог. Хотя должен был – наказание тому, кто пошел против законов Сейретей, поднял меч на своего капитана, может быть только одно. Смерть. Но я не смог.
Направь я лепестки Сенбонзакуры чуть левее – и ты был бы мертв. И никогда больше я не увидел бы твоих невозможно ярких волос, не услышал бы твоего чересчур громкого голоса – ты ведь не умеешь говорить спокойно, все время орешь, как полоумный. Никогда больше ты не прилетел бы, запыхавшийся, на построение, опоздав, как всегда, вопя с порога : «Простите, тайчо!». Некому было бы заваривать отвратительный чай – такую гадость можешь утворить ты один – и шуршать разбросанными по захламленному столу отчетами, сам не зная, как мне спокойно слушать этот шорох и твое недовольное ворчание, хотя ты думаешь, что я его не слышу.
Не было бы ни этого, ни сотни других незначительных, вроде бы, вещей, к которым я привык… привязался… Как и к тебе, Ренджи.
Кто… Ну кто ты такой, чтобы я смог вот так… Бродяга без роду-племени, выходец из зловонных трущоб. Наглец, вбивший себе в голову, что может превзойти меня. Меня, главу клана, капитана отряда Готей! Мерзавец, преступник, осмелившийся попрать незыблемость законов!
И во имя чего?! Ради спасения другой преступницы!..
Из прокушенной насквозь кожи тонкой струйкой потекла кровь, оседая на языке липко и приторно.
О Рукии, о том, как он, пообещавший умирающей жене – единственной женщине, которую Бьякуя любил – защищать эту девочку, едва не погубил ее, собственными руками отправил на эшафот, думать было слишком тяжело. Если бы не этот риока, Куросаки Ичиго, которому плевать было с высокой башни на все законы и порядки Сейретей. Если бы не Ренджи, до последнего защищавший ее от мятежных капитанов. Ведь спасением Рукии, своей названной младшей сестры, Бьякуя был обязан этим двоим. Слова Куросаки задели за живое, дали повод задуматься – а верно ли то, что происходит. А схватка Ренджи просто дала время этой мысли оформиться, понять и осознать, наконец, в полной мере, что решение суда – решение не всегда верное и справедливое.
Даже когда Бьякуя лежал в госпитале, ощущая собственное тело одним тугим комком боли, ему не было так погано – не плохо и даже не мерзко, а именно, что погано – на душе, как сейчас. Сейчас, когда, вроде бы, все закончилось, и жизнь в Сейретей начала входить в привычную колею.
В отличие от внутреннего, устоявшегося и непоколебимого, как ему самому всегда казалось, мира Кучики Бьякуи.
Быть может, все было бы не так сейчас, этими муторными бессонными ночами, если бы тогда, в палате госпиталя, Ренджи, его упрямый лейтенант, сказал бы то, что собирался. Бьякуя ведь почти догадывался, что услышит. И кто знает, что он ответил бы ему… Не ворвись в окно этот чокнутый Куросаки.
А когда он ушел, Абараи снова устроился на своем самовольно занятом посту у дверей палаты и больше не проронил ни слова. И, хотя его молчаливое присутствие каким-то образом успокаивало Бьякую, невысказанное теснилось у горла, мешая уснуть. А начинать разговор первым – невозможно. Только не для него.
Истерзанный собственными мыслями, Кучики засыпал только на исходе ночи, когда начинало светлеть небо, видное в щель между неплотно сдвинутыми сёдзи. И хорошо, если вообще удавалось уснуть.
А после мучительной ночи наставало утро, приносило с собой повседневные заботы и обязанности. Иногда Бьякуе казалось – лучше бы оно не приходило совсем. Но долг был превыше всего – превыше любых личных переживаний, не должных никоим образом влиять на его исполнение.
Кучики поднимался с измятого футона, умывался, стараясь не замечать сочувственных взглядов, которыми обменивались слуги за его спиной. И пока он одевался – белое нижнее косоде, черное верхнее, похрустывающие чистотой хакама, завязанный безупречным узлом оби, хаори без единой складочки, сияющий снежной белизной шарф и второй символ аристократа и главы клана, кенсейкан – невидимые реставраторы спешно латали прорехи в образе ледяного капитана, как Бьякую именовали за глаза. И он не собирался разрушать этот образ. Ни ради кого…
От завтрака Кучики отказался – кусок не лез в горло. Может быть, потом. Закажет что-нибудь в офис – в столовую он не ходил никогда и в лучшие времена, избегая шумного сборища обедающих офицеров. Сейчас же мысль о том, что придется терпеть на себе многочисленные взгляды и, волей-неволей, ловить краем уха шепотки, обсуждающие его нездоровую бледность и синяки под глазами, вызывала внутреннее содрогание. Не хватало еще ему, капитану, становится поводом для сплетен среди простой солдатни.
Офис отряда встретил командира тишиной. Ренджи на месте не было – то ли еще, по причине очередного опоздания, то ли уже. Лейтенант со дня на день должен был отправиться в мир живых, или, проще говоря, «на грунт», и сейчас носился по всевозможным делам, требующим срочного завершения до командировки. Бьякуя догадывался, что половина из этих дел к службе ни малейшего отношения не имела, но предпочитал держать свое мнение на сей счет при себе. По причинам, в которых не хотелось признаваться даже наедине с собой.
На самом деле все было просто… Просто – и одновременно настолько сложно, что казалось совершенно не имеющим права даже на существование.
Бьякуя боялся. Боялся, что заговори он о бесконечных отлучках Ренджи, связанных с предстоящей командировкой – и сорвется. И скажет совершенно не то, что собирался. Что на самом деле его злят не эти самые отлучки, а то, что…
На столе Кучики, с самого краю – подальше от аккуратно разложенных бумаг – стояла кружка с омерзительного цвета жидкостью, которую лейтенант Абараи имел наглость именовать чаем. Лейтенанту Абараи наглости, в принципе, было не занимать – и не только касаемо собственных сомнительных талантов в приготовлении чая. И опять же, никому, даже самому себе, Бьякуя и под страхом смерти не признался бы, что эта наглость в частности, и лейтенант вообще, не вызывают в нем ничего из того, что должны бы. А вот нет – ни тебе отвращения при одном только гнусном запахе так называемого «чая» — ками-сама, да что ж он к этому чаю привязался-то? – ни брезгливого презрения, что обыкновенно испытывал глава клана Кучики к простолюдинам из Руконгая. Таким, как Ренджи. Его лейтенант.
Усевшись за стол, Бьякуя придвинул к себе кружку. Отхлебнул глоток. Чай давно остыл, что ничуть не улучшило его вкуса. Но он выпил его весь. Как и всегда – хотя остальные капитаны, случись им отведать чайку в Шестом отряде, не плевались после первого же глотка исключительно из вежливости и поспешно отставляли практически нетронутые кружки.
Значит, он был здесь. И опять куда-то умчался. Бьякуя оглядел пустой офис, бессознательно стискивая в руках пустую кружку. Привыкайте, Кучики-тайчо, пронеслось в голове. Так будет еще очень долгое время. С другой стороны, есть в этом положительный момент – никто не будет топать по коридору, орать и разбрасывать бумаги по всему кабинету, чтобы потом искать их, матерясь вполголоса такими словами, что уши в трубочку сворачиваются.
Да что опять с ним такое?! Неужели он жалеет о том, что Абараи… не будет рядом?! Или даже боится этого?! Эта формулировка показалась Бьякуе совершенно дикой, абсолютно невозможной… но единственно верной.
Проклятье!
Отставленная кружка раскололась пополам – с такой силой он грохнул ею по крышке стола.
И как ледяной водой окатило.
Не смей, Кучики Бьякуя. Не полагается тебе, главе знатнейшего из кланов, испытывать такие чувства. И к кому?! К простолюдину, волею судьбы оказавшемуся на не самом последней должности в Готей. И неважно, что судьбе этой немало поспособствовал ты сам.
Да, Абараи прекрасный лейтенант – пусть не идеальный, но ведь не просто так Ямамото согласился с его назначением. Сильный шинигами – с годами, кто знает, может, и добьется своей цели – превзойти своего капитана.
Вот и изволь, как положено, относиться к нему, как к хорошему подчиненному – и не более того!
Не более…
Когда он выбрасывал разбитую кружку в корзину для бумаг, знакомый топот сотряс стены офиса.
Долгие годы правления кланом и главенства над одним из сильнейших отрядов Готей сделали свое дело – когда входные сёдзи с треском отлетели в сторону, едва не выдранные из направляющих, лицо капитана Кучики, даже если и выражало до этого какие-то эмоции, вновь обрело привычное бесстрастное выражение.
— Доброе утро, Кучики-тайчо!- на пороге воздвигся предмет терзаний тайчо, собственной персоной.
Даже не глядя на него, Бьякуя знал, что ворот косоде лейтенанта разъехался совершенно не подобающим по уставу образом, обнажив татуированную грудь чуть не целиком. Что хакама снова выглядят так, словно их не снимали на ночь – что, в общем-то, не исключено, особенно если Абараи опять всю ночь колобродил в Одиннадцатом отряде со своими приятелями – а рыжие волосы, кое-как связанные на макушке в «хвост», торчат в разные стороны непотребными лохмами.
Полная противоположность безупречному, изысканному капитану. И если бы только внешне. Характер, манера вести себя, взгляды на жизнь – все, без исключения, разнилось в них настолько сильно, насколько это вообще возможно.
А ведь кто-то сказал, что противоположности имеют свойство притягивать друг друга, мелькнуло в голове Бьякуи. Мелькнуло – и исчезло практически моментально, безжалостно изгнанное.
Не время и не место, строго напомнил себе Кучики.
Но почему же он должен каждый раз делать это – неохотно принуждать себя вспоминать о долге капитана и главы клана, долге, что превыше всего?
Ренджи шлепнулся на стул – не сел, а именно шлепнулся – зашуршал отчетами, бормоча себе под нос что-то нелестное в адрес того, кто всю эту бумажную лабуду выдумал.
— Ренджи, — голос Бьякуи звучал ровно и буднично. Как он сам и надеялся.
— Да, Кучики-тайчо?- с готовностью отозвался лейтенант, разом обрывая бумажное шебуршание.
И снова ему не нужно было смотреть на Абараи, чтобы знать, что тот вскинул взлохмаченную голову, выжидающе глядя на капитана. Готовый сорваться с места, ринуться исполнять любой его приказ. Как всегда.
— Будь любезен, завари мне чай.
Бьякуя не знал, зачем он попросил чаю – привкус только что выпитого осел на языке горьким послевкусием. Не потому ли, что просто не было другого повода обратиться к Ренджи?
— Хорошо, Кучики-тайчо.
Абараи вышел из кабинета, разумеется, позабыв задвинуть сёдзи. В коридоре тут же послышался его голос, громко и жизнерадостно с кем-то переговаривающийся, и взрыв смеха. Рыжий лейтенант пользовался заслуженной любовью всего отряда. И, если быть честным хотя бы с самим собой, Кучики своим подчиненным иногда почти завидовал. Их положение не обязывало держаться на строго определенном расстоянии…
Бьякуя уже привычно подавил вздох. Не смей. Даже думать об этом.
Строчки лежащего перед ним отчета расплывались перед глазами – хотелось верить, что просто от недосыпа и накопившейся усталости. А вовсе не потому, что мысли, как не загоняй их в обычное русло, упорно выбиваются из него. Возвращаясь к тому, кто сейчас заваривал в маленькой офисной кухне отвратительный чай…
— Ваш чай, Кучики-тайчо.
Бьякуя вздрогнул от звука близкого – слишком близкого! – голоса. И не смог не поднять голову. Не посмотреть прямо в глаза стоящего возле него Ренджи. Не напротив стола, как обычно, как полагалось, как было бы проще. Совсем рядом – так, что край измятых хакама почти касается капитанского хаори. И разделяющие их полшага не мешают чувствовать исходящий от него терпкий запах пота и чего-то еще, чем мог пахнуть только Абараи Ренджи.
— Кучики-тайчо, вы в порядке?- в голосе лейтенанта мелькнула тревога. — У вас… очень усталый вид.
А какой у него еще может быть вид, когда уже и счет потерян бессонным ночам? Когда он не может думать ни о чем, кроме…
Кроме чего? Или … кого?И какая-то отчаянная, совершенно несвойственная «ледяному капитану», решимость вдруг накатила горячей волной, обожгла, перебила дыхание…
Но не успела набрать всю свою силу, так нужную сейчас – разбилась о мускулистую, каменно твердую грудь, к которой вдруг оказался прижатым Бьякуя. Захлебнулась в кольце сильных рук, стиснувших – не вздохнуть. Вспыхнула – и сгорела на губах, опаленных чужим ртом, жадным и требовательным.
Тело среагировало быстрее ошалевшего рассудка. Короткий, без замаха, удар. Вспышка странно отрезвляющей боли в ударившей руке. Капельки крови на белой перчатке, пронзительно яркие. Медленно впитывающиеся в плотный шелк.
— Никогда. Больше. Не смей. Так. Делать, — медленно, словно изо льда высекая каждое слово, произнес Бьякуя.
Ренджи прислонился спиной к стене, к которой его отшвырнул удар капитана. Посмотрел – горько и зло, и словно недоумевая. Разве не этого ты хотел, Бьякуя? Разве я не предугадал твои желания – как и полагается хорошему лейтенанту? Понимать твои приказы без слов?
— Никогда…- повторил Кучики, машинально потирая ноющий кулак.
Мне не нужен подчиненный. Мне не нужен лейтенант. Мне нужен ты, Абараи Ренджи.
Но раз ты не можешь этого понять…
— На сегодня можете быть свободны, Абараи-фукутайчо, — холодно обронил Бьякуя и отвернулся. Только чтобы не смотреть в эти злые, обиженные глаза.
Хриплый голос заставил его обернуться.
— Дурак вы, тайчо, — разбитые губы Ренджи перекосились в чем-то, и отдаленно не похожем на его обычную дерзкую усмешку. — Как есть дурак.
Бьякуя застыл, не в силах и вздохнуть от такой несусветной, ни в какие рамки не укладывающейся, наглости. На бледных щеках проступил алыми пятнами гнев. Как он смеет?! После того, что сделал!..
— Думаете, раз вы ничего не видите – не хотите, или мозгов не хватает, или еще почему – так и я такой же?- кровь стекала по подбородку, капала на голую грудь, но Ренджи этого словно не замечал. — Или просто не считаете возможным снизойти до руконгайского оборванца? Так, Кучики-тайчо?! Так, Бьякуя?!
Каждое слово хлестало наотмашь – безжалостно и больно, невыносимо, мучительно больно. Потому что было правдой – каждым своим звуком. Правдой!
— Вы забываетесь, Абараи…- голос предательски дрогнул, и получилось совсем не то. Не приказ – жалкая попытка не просьбы даже… мольбы.
Не надо, Ренджи… Будь ты хоть тысячу раз прав – а так оно и есть – не надо.
Тихий испуганный шепоток у оставленных открытыми сёдзи напомнил, что они не одни. Что не время и не место.
Но где? Где и когда будет это самое место и так нужное время?! Нужное им обоим – только сейчас Бьякуя понял это со всей ясностью.
Понял – и испугался.
Потому что потом может не быть – не времени, не места – может не быть Ренджи.
Его Ренджи…
Или пока – еще не его? Даже если и так – вот сейчас, вот прямо сейчас он, Бьякуя, изменит это.
И плевать… На все разницы, на все запреты – пусть и самим же наложенные…
На всё!
— Вон…- обернувшись к теснящимся в дверном проеме, изнывающим от любопытства шинигами, прошипел Кучики.
Его то ли не расслышали, то ли не поняли, охваченные нездоровым азартом – что же будет? С чего вдруг начальство вздумало скандалить на рабочем месте?
— Вон, я сказал!- сорвался он на крик.
Подчиненные порскнули по коридору стайкой перепуганных мышей, толкаясь в стремлении как можно скорее скрыться с глаз взбешенного капитана.
Бьякуя в два шага пересек кабинет, хлобыстнул жалобно скрипнувшими сёдзи.
Развернулся, двинулся к ошарашено замершему Ренджи. Абараи инстинктивно вжался в стену – но лишь на мгновение. Карие глаза сверкнули вызовом.
Конечно, в этом – весь ты, Ренджи. Стремление превзойти, стать первым – во всем. Вот что было в твоем поцелуе – а вовсе не желание предугадать мои мысли.
Но здесь я не позволю тебе обойти меня. Хотя это тебе почти удалось.
Почти…
Прохладная ладонь легла на резко вздымающуюся грудь в причудливом узоре татуировки. Скользнула под распахнутое косоде, заставляя задрожать. Вторая, в окровавленной перчатке, провела по щеке, коснулась разбитых ею же губ.
Ренджи дернулся назад, стукнулся затылком о стену.
— Тай…
Бьякуя не позволил договорить. Выдернул ладони из-под косоде Абараи, вцепился в затрещавшую ткань. Рванул к себе, впился губами в покалеченный рот. Так же жарко, как всего несколько минут назад его самого целовал Ренджи.
Поцелуй причинял боль, наверняка причинял, но Абараи не стал отстраняться. Подался навстречу, обнял, путаясь руками в тяжелых складках белого шелка на плечах Бьякуи, неловко цепляя длинные пряди черных волос. Кучики выпустил ворот косоде, перехватил руки Ренджи чуть выше локтей. Прижал к стене, с неожиданным удовольствием ощущая тренированные мышцы под слоями плотной ткани. Ренджи упрямо попытался высвободиться, и здесь не желая роли побежденного – но только тихо застонал, когда Бьякуя прикусил ему нижнюю губу. Не понять – от боли, или от удовольствия…
Ты сам виноват, Абараи Ренджи. Ты, твоя дерзость, твоя непокорная сила. Твоя вечная усмешка – сейчас тебе не до нее, верно?
Но ведь ты хочешь этого так же сильно, как я… Быть моим. Всецело моим – и ничьим больше.
Бьякуя отстранился, тяжело дыша. От поцелуя со вкусом крови кружилась голова, ледяная стена самообладания рушилась с оглушительным треском. Вымазанные в крови губы изогнулись в легкой, едва заметной усмешке – над самим собой. И какого черта он не сделал этого раньше?
Ренджи потянулся к нему, прося продолжения. В карих глазах не осталось и тени злости, вызова – лишь желание. Желание большего.
Раз так… Ты получишь – все, сполна. А я, наконец, получу тебя.
Он не стал целовать приоткрывшиеся в ожидании губы. Провел языком по шершавому от щетины подбородку – ясно, в казарме ты сегодня побывать не удосужился, явился в офис прямо с гулянки – слизывая тоненькие густые струйки смешанной со слюной крови. И вниз – по напряженному горлу, клокочущему едва сдерживаемым внутри него стоном. К ямке между ключиц – почувствовать губами сумасшедшее биение пульса под гладкой кожей. На вкус она такая же пряная, как исходящий от нее запах. Он щекотал ноздри, он возбуждал. Этот запах, этот вкус. Это сильное тело, такое покорное сейчас в его руках.
Бьякуя заставил Ренджи опустить руки, но хватки не ослабил – потянул с загорелых плеч мятое косоде, неторопливо целуя открывающееся переплетение шрамов и черных узоров на влажной от выступившего пота коже. Абараи выгнулся навстречу ласке, не выдержал, застонал. Громко, в голос, уже не пытаясь сдержаться.
На мгновение мелькнула мысль, что кто-нибудь может услышать. Да и черт с ними…
Заставить Ренджи застонать еще раз – а потом еще и еще, пока он не охрипнет от этих стонов – казалось значительно более важным, чем мнение каких-то там подчиненных.
И он добился этого – Ренджи стонал и вскрикивал от удовольствия под ласкающими его тело руками и ртом Бьякуи. И его руки, наконец отпущенные, уже разматывали длинный шарф, требовательно распахивали на Кучики одежду. Гладили жесткими, привычными больше к рукояти тяжелого занпакто, чем к изысканным ласкам, ладонями теплую, матово-светлую кожу растерявшего все свое высокомерие, всю былую сдержанность Бьякуи. Сжимали худые плечи, царапали спину короткими ногтями.
Постепенно это стало больше похожим на состязание — но целью было отнюдь не причинение боли. Совсем, совсем наоборот…
Ренджи первым опустился на разбросанную по полу одежду – оба давно посдирали друг с друга косоде, стремясь поскорее добраться до разгоряченных тел – потянул за собой Бьякую. Кучики встал на колени, нависая над распростертым под ним лейтенантом. Скользнул рукой в разрез его хакама – конечно, под ними ничего не было. Только раскаленная возбуждением, твердая плоть.
Перчатка только мешала – Бьякуя стянул ее зубами, отшвырнул куда-то в сторону.
— Что это?- хрипло спросил Ренджи, перехватывая его руку чуть выше тонкого запястья, испещренного следами зубов.
Кучики не ответил, но Ренджи все понял сам. Прижав к губам искусанную руку, без слов, одним взглядом попросил – не надо больше. Бьякуя согласно опустил ресницы. А больше и не будет, Ренджи… Больше не нужно…
Мягко высвободившись, Кучики распустил узел абараевского оби, отвел книзу край хакама. Замер ненадолго, наслаждаясь открывшимся зрелищем. Ты красив, Ренджи… Ты почти совершенен… И это самое «почти» лишь добавляет тебе того очарования, которого лишено абсолютное совершенство. И я хочу тебя, Ренджи… Безумно хочу.
Бьякуя наклонился, прошелся языком сверху вниз по мускулистой груди своего лейтенанта, по упруго подобравшемуся животу. Спустился еще ниже, целуя, вылизывая, покусывая. Запустил пальцы в густые медно-красные завитки жестких волос внизу живота, удовлетворенно прислушиваясь к тяжелому дыханию Ренджи. И с еще большим удовольствием услышал хриплый вскрик, вырвавшийся у Абараи, когда губы Бьякуи сомкнулись вокруг него.
Сам едва сдерживаясь от тихого стона, он продолжал ласкать тугую плоть, наслаждался ее вкусом, ощущением шелковистой тонкой кожи на языке. Ренджи стонал, подавался бедрами навстречу изощренной пытке удовольствием, путался пальцами в волосах Бьякуи. Просил еще и умолял остановиться, понимая, что еще чуть-чуть – и не выдержит.
Но Бьякуя не собирался так легко его отпускать. Только оторвался ненадолго – стянуть с Ренджи хакама, снять пыльные таби. Потом прошелся ладонями по ногам лейтенанта – от худых лодыжек до острых колен – рывком развел в стороны и двинулся выше по чувствительной коже с внутренней стороны бедер. Абараи дрожал, шире разводил ноги, даже не пытаясь прикрыться – руки были заняты судорожным комканьем белого шелка хаори, служившего им ложем.
Кучики придвинулся ближе, тщательно облизал пальцы. Скользкие от слюны, они легко проникли сквозь тугое колечко мышц между ягодиц Ренджи. Тот дернулся – и замер, но лишь на мгновение. Качнулся в такт движениям руки Бьякуи, тяжело, с хрипом дыша, кусая губы.
— Еще… пожалуйста…
Всего два слова – и прощай, разум. Но ведь разум и не нужен там, где бьется под руками изнемогающее от вожделения тело. Где покрытые подсыхающей кровью губы шепчут только одно имя – твое, и просят, умоляют :
— Не останавливайся…
И так просто не выдержать – дернуть узел оби, освобождаясь от ненужной, мешающей только одежды. Подмять его под себя – горячего, сильного… такого покорного сейчас… Толкнуться в восхитительно жаркую глубину… тугую, обволакивающую… Завладеть – целиком, без остатка… И самому сходить с ума – все больше с каждым движением внутри него. Терять последние остатки ненужного уже самоконтроля, сжимая рукой пульсирующую плоть, целуя окровавленные губы, шею, грудь… Чувствуя его руки на своих плечах, обхватившие поясницу ноги, его – всего… Всего…
Глубже и быстрее – ты ведь этого хочешь, да?..хочешь, чтобы я не входил — вбивался в тебя… тебе ведь нравится – закушенные губы, прижмуренные от удовольствия глаза… Или медленно – так, чтобы ты почувствовал все… абсолютно все… и снова ускорить ритм извечных… на грани, на краю пропасти наслаждения, что ты даришь мне… ты и твое тело…до конца… до самого конца…
Ренджи коротко рыкнул и содрогнулся всем телом, выплескиваясь в ладонь Бьякуи. Сильные пальцы до боли стиснули плечи капитана, оставляя алые следы на светлой коже. Она и стала последней каплей – эта боль. Вырвала из горла стон – единственный, но уже неудержимый. Потому что не было сил выносить это наслаждение, и только и оставалось, что позволить ему вырваться наружу тугой струей – в жарко трепещущее тело.
Обессилено распластавшись на груди Ренджи, Бьякуя слушал постепенно смиряющее ритм биение его сердца под своей щекой. Почти забытое за годы одиночества наслаждение растекалось по венам густой сладкой патокой. Пальцы Абараи перебирали его растрепавшиеся черные волосы с ленивой, расслабленной лаской, вторая рука так же неторопливо прогуливалась ладонью по мокрой от пота спине Кучики.
Вставать, отрываться от теплого тела – не хотелось. Хотелось лежать вот так, обнимая, прижимаясь щекой к груди. Вдыхать запах, слушать дыхание и ставший уже совсем размеренным стук сердца.
Но все закончилось – и холодное «надо» привычно брало верх над уютным теплом желаний.
Безжалостно подавив сожаление, Бьякуя высвободился из объятий Ренджи. Тот попытался было удержать – не одному Кучики хотелось продлить сладость мгновений нежности, нежданной и от этого лишь более ценной. Но послушно опустил руки под предостерегающим взглядом аметистовых глаз, снова принадлежавших «ледяному капитану» Кучики. Только набежало мимолетной тенью разочарование и какая-то полудетская обида на раскрасневшееся лицо – и скрылось, сменившись пониманием. В конце концов, на что он рассчитывал?..
Одевшись, Бьякуя подошел к своему столу. Почти с наслаждением осушил наполовину кружку с давно остывшим чаем – нестерпимая горечь показалось освежающей пересохшему рту.
За спиной шуршал одеждой Ренджи. Неправильно это… позволить ему унести с собой не тепло, но холод, вновь воздвигшийся между ними… всего за мгновение…
Бьякуя понимал – все понимал. Но еще слишком рано было для него, слишком сложно разом отбросить все, что составляло самые основы его существования…
— Бья… Кучики-тайчо, разрешите идти?- голос Ренджи, еще хриплый, еще такой, каким он не привык его слышать, сорвался жалко, обиженно.
Совсем не похоже на его задиристого лейтенанта.
А ведь это ты с ним сделал, капитан…
И что, так и оставишь?
— Ренджи.
Не Абараи-фукутайчо, нет. Просто Ренджи… Но пока это все, что Бьякуя может себе позволить.
Только Ренджи достаточно и этого, чтобы замереть, разорвать тяжелую тишину хриплым :
— Да, Кучики-тайчо?- и пытается не выдать предательской надежды, но она прорывается дрожью голоса.
Тихо стукнула донышком о крышку стола пустая кружка.
— В моей библиотеке есть трактат о приготовлении чая. Будь добр ознакомиться с ним по возвращении…
Источник: http://advists.com/2010/fanfik-bleach-gorkij-chaj-tayushhij-lyod/ |
